Неточка Незванова - Страница 49

– Нет-с, это нужно кончить! – сказал он наконец, как будто одумавшись. – Признаюсь вам, я было колебался от этого взгляда, – прибавил он с странной улыбкой. – Но, к несчастию, дело само за себя говорит. Я успел прочитать начало письма. Это письмо любовное. Вы меня не разуверите! нет, выкиньте это из головы! И если я усомнился на минуту, то это доказывает только, что ко всем вашим прекрасным качествам я должен присоединить способность отлично лгать, а потому повторяю…

По мере того как он говорил, его лицо все более и более искажалось от злобы. Он бледнел; губы его кривились и дрожали, так что он, наконец, с трудом произнес последние слова. Становилось темно. Я стояла без защиты, одна, перед человеком, который в состоянии оскорблять женщину. Наконец, все видимости были против меня; я терзалась от стыда, терялась, не могла понять злобы этого человека. Не отвечая ему, вне себя от ужаса я бросилась вон из комнаты и очнулась, уж стоя при входе в кабинет Александры Михайловны. В это мгновение послышались и его шаги; я уже хотела войти в комнату, как вдруг остановилась как бы пораженная громом.

«Что с нею будет? – мелькнуло в моей голове. – Это письмо!.. Нет, лучше всё на свете, чем этот последний удар в ее сердце», – и я бросилась назад. Но уж было поздно: он стоял подле меня.

– Куда хотите пойдемте, – только не здесь, не здесь! – шепнула я, схватив его руку. – Пощадите ее! Я приду опять в библиотеку или… куда хотите! Вы убьете ее!

– Это вы убьете ее! – отвечал он, отстраняя меня.

Все надежды мои исчезли. Я чувствовала, что ему именно хотелось перенесть всю сцену к Александре Михайловне.

– Ради бога! – говорила я, удерживая его всеми силами.

Но в это мгновение поднялась портьера, и Александра Михайловна очутилась перед нами. Она смотрела на нас в удивлении. Лицо ее было бледнее всегдашнего. Она с трудом держалась на ногах. Видно было, что ей больших усилий стоило дойти до нас, когда она заслышала наши голоса.

– Кто здесь? о чем вы здесь говорили? – спросила она, смотря на нас в крайнем изумлении.

Несколько мгновений длилось молчание, и она побледнела как полотно. Я бросилась к ней, крепко обняла ее и увлекла назад в кабинет. Петр Александрович вошел вслед за мною. Я спрятала лицо свое на груди ее и все крепче, крепче обнимала ее, замирая от ожидания.

– Что с тобою, что с вами? – спросила в другой раз Александра Михайловна.

– Спросите ее. Вы еще вчера так ее защищали, – сказал Петр Александрович, тяжело опускаясь в кресла.

Я все крепче и крепче сжимала ее в своих объятиях.

– Но, боже мой, что ж это такое? – проговорила Александра Михайловна в страшном испуге. – Вы так раздражены, она испугана, в слезах. Аннета, говори мне все, что было между вами.

– Нет, позвольте мне сперва, – сказал Петр Александрович, подходя к нам, взяв меня за руку и оттащив от Александры Михайловны. – Стойте тут, – сказал он, указав на средину комнаты. – Я вас хочу судить перед той, которая заменила вам мать. А вы успокойтесь, сядьте, – прибавил он, усаживая Александру Михайловну на кресла. – Мне горько, что я не мог вас избавить от этого неприятного объяснения; но оно необходимо.

– Боже мой! что ж это будет? – проговорила Александра Михайловна, в глубокой тоске перенося свой взгляд поочередно на меня и на мужа. Я ломала руки, предчувствуя роковую минуту. От него я уж не ожидала пощады.

– Одним словом, – продолжал Петр Александрович, – я хотел, чтоб вы рассудили вместе со мною. Вы всегда (и не понимаю отчего, это одна из ваших фантазий), вы всегда – еще вчера, например, – думали, говорили… но не знаю, как сказать; я краснею от предположений… Одним словом, вы защищали ее, вы нападали на меня, вы уличали меня в неуместной строгости; вы намекали еще на какое-то другое чувство, будто бы вызывающее меня на эту неуместную строгость; вы… но я не понимаю, отчего я не могу подавить своего смущения, эту краску в лице при мысли о ваших предположениях; отчего я не могу сказать о них гласно, открыто, при ней… Одним словом, вы…

– О, вы этого не сделаете! нет, вы не скажете этого! – вскрикнула Александра Михайловна, вся в волнении, сгорев от стыда, – нет, вы пощадите ее. Это я, я все выдумала! Во мне нет теперь никаких подозрений. Простите меня за них, простите. Я больна, мне нужно простить, но только не говорите ей, нет… Аннета, – сказала она, подходя ко мне, – Аннета, уйди отсюда, скорее, скорее! Он шутил; это я всему виновата; это неуместная шутка…

– Одним словом, вы ревновали меня к ней, – сказал Петр Александрович, без жалости бросив эти слова в ответ ее тоскливому ожиданию. Она вскрикнула, побледнела и оперлась на кресло, едва удерживаясь на ногах.

– Бог вам простит! – проговорила она наконец слабым голосом. – Прости меня за него, Неточка, прости; я была всему виновата. Я была больна, я…

– Но это тиранство, бесстыдство, низость! – закричала я в исступлении, поняв, наконец, все, поняв, зачем ему хотелось осудить меня в глазах жены. – Это достойно презрения; вы…

– Аннета! – закричала Александра Михайловна, в ужасе схватив меня за руки.

– Комедия! комедия, и больше ничего! – проговорил Петр Александрович, подступая к нам в неизобразимом волнении. – Комедия, говорю я вам, – продолжал он, пристально и с зловещей улыбкой смотря на жену, – и обманутая во всей этой комедии одна – вы. Поверьте, что мы, – произнес он, задыхаясь и указывая на меня, – не боимся таких объяснений; поверьте, что мы уж не так целомудренны, чтоб оскорбляться, краснеть и затыкать уши, когда нам заговорят о подобных делах. Извините, я выражаюсь просто, прямо, грубо, может быть, но – так должно. Уверены ли вы, сударыня, в порядочном поведении этой… девицы?